Официальный сайт Максимильяна Преснякова

Легенда Климовой горы

        Чем ниже опускалось над горизонтом солнце, тем больше во мне крепла уверенность, что закат будет необыкновенным. Над лесом плыли небольшие и причудливые облака, нехотя переваливаясь своими рыхлыми формами, а над ними светились белёсые штрихи и перья, будто созданные росчерками чей-то руки и висевшие почти неподвижно. Ветер, настойчиво трудившийся весь день, начинал стихать. Создавалось такое ощущение, будто природа настраивалась для того, чтобы сыграть заключительную часть дня с максимальным использованием своих выразительных средств.

        Ребята нашей «разноликой» группы, собранной из разных институтов, потянулись из лагеря по одному или по двое, оттягивая плечи этюдниками и держа в руках неоконченные или чистые холсты. Они торопились. Когда хочешь запечатлеть такое мимолётное состояние, как вечер, счёт времени идёт на минуты. Успеть сделать что-то более или менее масштабное за несколько минут практически невозможно. Но разве в природе случаются повторения? Тот, кто видел подобное, тот, кто подумал, что обнаружил что-то похожее, скорее всего ошибался. Вечер - благодатное время, когда тёплые краски дня достигают своего максимального насыщения. Так и хочется взять в руки кисть. Но игра с кистью всё-таки отвлекает от  настоящего, проникновенного состояния души, от единения с природой. Хотя эта игра сама по себе становится тем состоянием, которое уводит мысль довольно далеко, туда, где теряются и растворяются в чём-то большем привычные понятия и слова…

        Мне подумалось, что именно этот вечер стоит провести иначе, чем обычно, не пытаясь вопреки обыкновению соревноваться с закатом в замешивании красок, не мучась, ощущая вечное сопротивление материала. А почему бы и нет? Работа души не обязательно должна сиюминутно фиксироваться движением рук. Иначе это будет сплошная суета, а не работа. А мне в особенности сейчас не хотелось суеты, хотя я и всегда отношусь к ней с большим недоверием. Суета - почти всегда есть что-то ненужное, лишнее, пустое. И с таким окончательным решением насчёт этого вечера я почувствовал успокоение и еле уловимую благодать.

        Сбежав с горы, я сбросил с плеча этюдник у палатки и, не останавливаясь, помчался к лодке, упёрся сходу в её корму и успел забраться в неё прежде, чем она, раскачиваясь, скользнула на глубокую воду. Грёб я то быстро и неистово, то не спеша, то и дело оглядывая берега. Всё вокруг на озере менялось непрерывно, цвета переходили один в другой со скоростью  невидимой минутной стрелки, всё насыщаясь и насыщаясь ночной глубиной. К симфонии красок добавлялся плеск вёсел, пронзительный запах свежей чистой озёрной воды, к которому подмешивались ароматы и влажной береговой, и  прокаленной солнцем сухой травы с лугов. Это всё  что-то напоминало, что-то глубоко прячущееся в потаённых уголках памяти, таких дальних, что из них веяло только неясным томлением, словно это была не моя память, а чья-то чужая, а лишь ненароком её коснулся, так окончательно и не разбудив.

        Лодка проплыла, оставив вдалеке три одиноких сосны у волока, и с мягким шуршанием вошла в заросли камышей, окружавшие Коровий полуостров. Отсюда полоска леса на западном берегу не сильно закрывала неба, и закат просматривался лучше, показывая светящуюся теплоту у горизонта. Нет, чтобы там ни говорили, а такие минуты запоминаются лучше, чем часы наряжённой работы, да и дают они для души гораздо больше. Впечатления этих минут, наполненных простыми переживаниями, словно проникают в самые глубокие лабиринты чувств и зарождают там что-то неясное, гармоничное и, до времени, совершенно невыразимое. Но даже в такие в такие моменты тренированный глаз подмечает то и дело то, что художники именуют «цветовыми отношениями» воды и неба, длинных листьев склонившихся на одну сторону камышей и дальней полоски леса. И тогда хочется отрешиться от дела, которым стремится занять себя ум, и получше употребить свою память, чтобы она впитала всё целиком, вместе с вечерним затишьем и одиноким вскриком запоздалой чайки, вместе с неожиданными струями прохлады и шершавым скрипом уключин, вместе с потаёнными грёзами, сгущающимися крохотными капельками росы на паутинках между тростниками...

        Даже просто скользнуть на лодке сквозь камыши, ощущая их лёгкую упругость и влажное шуршание по бортам, было здорово. Ветер к этому времени почти совершенно стих. Лодка остановилась, исчерпав инерцию движения, почти у самой кромки чистой воды. Солнце медленно провалилось в тучку, висевшую синеватым ящером над горизонтом, и яркость вечерних цветов стала стремительно меркнуть, уступая место совершенно другому состоянию мерцающих серебристых тонов позднего летнего вечера. И тогда я направил лодку в сторону лагеря. Я оглянулся; на глади воды от неё оставался матовый след, который выстилался дорожкой, слегка скомканной от неравномерных гребков и остававшийся на своём месте долго-долго, словно для того, чтобы по этой дорожке мог проехать кто-то ещё. Писанное на воде может быть не столь мимолётно. Беззвучно, без единого всплеска прокрутилась колесом, слегка выступая над водой, спина большой рыбины, а потом ещё и ещё поодаль, с другой стороны чуть слышно плеснула мелкая рыбёшка.

        Против своего обыкновения я решил не ложиться рано, а немного задержаться у костра. Не хотелось покидать сумерки этого как будто бы особенного вечера, проваливаясь в эфемерные грёзы сна. Ребята возвращались с этюдов, ужинали в полутьме под тентом, по одному подходили и рассаживались здесь, у огня. Вечерний холодок понемногу давал о себе знать, кто-то глядя на пылающие поленья, зябко подёргивал плечом. Да и комаров у костра было поменьше. Не могу точно вспомнить, с каких житейских мелочей  начался обычный для этого времени разговор.

        - А вы знаете, что деревня здесь находится на месте очень древнего поселения? - говорила Ольга.

        - То, что люди здесь жили с незапамятных времён - это точно, - кивнул я. - каждое утро у воды нахожу несколько черепков от старинной керамики. И по всей видимости это остатки очень старинной посуды.

        - Да и место здесь для поселения удобное, - вставил Олег. - А почти на самом высоком месте горы большой валун лежит. Может быть, местом еще языческого поклонения служил. В ближайшей окрестности такого большого нет нигде, я специально ходил и смотрел.

         - Вот-вот, - продолжала Ольга. - Слушайте, какую историю мне кое-кто из местных жителей рассказывал. В давние времена, ещё до того как в эти края проникло христианство, на этой горе располагалось поселение язычников. Вы ведь заметили, что гора немного напоминает курган, как бы более правильной формы, чем окрестные холмы. Видимо здесь не обошлось без приложения рук человеческих. Не знаю, называлась ли она тогда, как теперь «Климовой горой» или по-другому. Скорее всего у неё было другое название. Люди тогда здесь  промышляли охотой, разводили коров, сеяли рожь, горох и ещё что-то, что могла уродить земля в те суровые времена. А кругом были в основном непроходимые леса и болота. И в селении этом жил один колдун, или, как там его называли, волхв или кудесник. В общем тот, кто заговоры творил, с богами общался, кудеси плёл. И вот разразился окрест мор, помирали быстро, целыми семьями. И сколько не приносили жертвы богам во искупление, чтобы как-то умилостивить их, всё было напрасно. И знакомые кудеснику травы как будто потеряли в то время силу.  Тогда ушёл кудесник в лес, чтобы уединение помогло ему понять волю богов, а если возможно, то и умилостивить их. Долго он молил, чтобы они вразумили его, но прошли многие дни, прежде чем ему открылась их воля. Узнал он, что мор послан по повелению свыше, что это - неотвратимый закон, и что единственное, чем можно остановить его - это принести в жертву последнюю оставшуюся в селении корову. Не понял до конца кудесник смысл ниспосланного ему богами, ведь скота в селении было достаточно. Но боги не стали ему ничего пояснять. И пошёл он назад к людям.

        Долго не было волхва. Много народу без него померло, много стариков и людей в рассвете сил. Стал вернувшийся ходить по деревне, искать, кто живой остался. И находил только детей малых. Казалось, что пришел окончательный конец роду. Собрал тогда волхв тела, составил погребальный костёр. Да стал как мог утешать малых детей, собрав их в одну хату. И ведь могло так случиться, что пока не было волхва, и среди скота открылся падёж небывалый. А та скотина, что уцелела, разбрелась без присмотра и без пригляда, заботиться о ней стало некому. Почти всю её медведи с волками и позадирали. Зверья дикого в те времена здесь было  много, не то, что сейчас, хотя и сейчас есть. Так и оказалось: осталась от всего стада одна дойная корова, молоком которой стали малые дети кормиться. Тут только понял кудесник ниспосланное богами. Но что было ему делать? Отдать богам последнюю корову, чтобы прекратился мор? Мора не будет, но не выкормить тогда малых детей, и погибнут они. Оставить корову? Но тогда мор по воле богов будет продолжаться и унесёт всех без остатка. Долго думал и мучился кудесник, но никак  не мог найти решения. Совсем уже было отчаялся, но вспомнил о сильном старинном заклятии, секрет которого перешёл к нему по наследству. Им никогда не пользовались если и пользовались, то очень и очень давно, так давно, что о том и не помнили, и, передавая его, наставляли применять его только в самом крайнем безвыходном случае, и никак не иначе. Заклятие действовало так, что могло подчинить волю богов, но это было опасно. Кудесник помнил предупреждения, но решил, что иного выхода у него нет. Собрал он травы, дождался нужного времени, и стал творить заговоры. И добился он благосклонности богов. И дали они кудеснику слово крепкое, что прекратится мор без принесения в жертву последней коровы. Когда же время заклятия вышло, слово богами было дано, и нарушить они его уже не могли. Но были возмущены неслыханной дерзостью кудесника, и сообщили, что ему придётся жестоко расплатиться за содеянное, но не теперь, а через двадцать лет. Что оставалось делать? Смирился кудесник с такой своей долей. Он готов был заплатить высокую цену, заранее о том знал. Погоревал, да смирился. Сильно заклятие, да сильна и расплата. Что задумали боги - только им известно. А за двадцать лет нынешние дети малые вырастут да возмужают. А вдруг боги, занятые своими делами большими ещё и забудут про одного волхва?

        И никто не умер больше в селении. Боги сдержал своё слово. И выкормил кудесник уцелевших малых детей молоком оставшейся коровы. А время шло. Дети выросли, стали ходить в лес за грибами, ягодами, коренья собирать, а со временем и на охоту. Угасший уже было род не пропал. Отслужив своё, пала и последняя корова. Стал подходить и час расплаты, назначенный кудеснику богами.

        Как подошло время, ничего  не сказал он никому, а ушёл один в лес подальше и решил: будь что будет. В назначенный срок  явились боги. Не стали они  забирать душу кудесника, а явили давно умершую ту самую последнюю корову и поменяли им головы. И стал кудесник с телом человека, но с коровьей головой. Подумал он, как ему быть и решил вернуться в селение, может, его выслушают, поймут. Хотел он объяснить, что произошло. Но к селению его близко не подпустили. Явилось же экое чудище! И убили его им же выкормленные дети, ставшие к тому времени умелыми охотниками, так и  не узнав своего наставника. А тело его схоронили на том самом месте, где теперь деревенское кладбище, а до этого пасли коров. Может с тех времён и тянется традиция называть полуостров «Коровий».

        Прошли годы, десятилетия, а, может, века. То увядая, то расцветая вновь, по-прежнему на этом месте стояло селение, а по местам окрестным распространилась вера христианская. И тогда на полуострове появилось христианское кладбище. А потому кудесник уже не смог лежать в земле покойно и стал выходить. Но так как нрава он был доброго, незлобивого, то никого пугать не пугал и зла не причинял, а напротив, стал помогать людям. Особенно же он стал спасать от наваждений здешних русалок, и в причём и в русальские ночи. Сегодня ведь русалии. Помните, как днём бабки ругались на то, что мы купаемся? Нельзя, мол, купаться ни сегодня, ни завтра. Защекотать могут русалки, затянуть могут на глубину и утопить, если, конечно, кудесник не успеет прийти на помощь, - закончила Ольга.

        Слушали её, не перебивая, и только потом пошли разговоры о русалках, разных древних преданиях, о странных случаях из жизни. Было уже поздно. Совсем стемнело. Глаза у меня стали слипаться после длинного трудового дня. Не приходилось мне раньше так долго засиживаться за разговорами, не натренировался я в ночных бдениях, как многие другие, меня неодолимо клонило ко сну, и я пошёл отдыхать в палатку. Ночью просыпался время от времени, слышал разговоры,  крики: «Смотрите, смотрите, дерево горит!» «Дерево - не лес, потушат», - подумалось через пелену сна. А потом еще пришла мысль: «Верно одно из растущих на большом лугу. Наваждение какое-то, как могло оно вспыхнуть вместе с живой листвой? Чудно…» Было что-то странное и нереальное в картине вдруг вспыхнувшего живого дерева. Грозы не было, не было ни ветра, ни грома, ни шума тяжёлых капель по пологу палатки, ни всполохов. И меня снова затянуло в спокойный сон.

Окончание следует далее. Читать.